Мильва: бескрылый дракон и шут гороховый
Полумрак, факелы, шум в ушах.
На невысоком постаменте передо мной, похожем на алтарь, лежит парень. Откуда-то приходит имя Рикардо, но я его знаю под именем Тимура — бариста в кафе, где я работаю.
Парень обнажен, его прикрывает только полоса ткани, и я сильно смущаюсь. И замечаю, что сама тоже не сильно одета, только во что-то, похожее на простыню. Это сбивает с толку, и я оглядываюсь в поисках чего-то привычного и знакомого. Но ничего не нахожу.
Растерянность становится сильнее, когда нас окружают фигуры в покрывалах, и лиц я не вижу.
Фигуры подходят к Рикардо и фиксируют его руки над головой в металлических браслетах. Затем вкладывают в мою руку крис-нож — кинжал с кривым клинком. На груди парня появляется метка напротив сердца.
— Ударь в метку, — командует мне пространство.
— Я? Нет, я не могу! Я не буду!
— Ты должна.
Перед глазами мутнеет, и я словно вспоминаю, что уже видела это. Я вот так же стояла над телом парня, которого... Любила? И поэтому не выполнила приказ и засадила кинжал не ему в грудь, а себе?
— Ударь в метку!
— Почему я? Зачем? Не надо его убивать! Что он сделал? — я срываюсь на истеричный крик, но ответов не получаю. Слёзы текут из глаз ручьями, мешая видеть, а ноги подкашиваются. И я падаю на колени рядом с Рикардо.
— Ударь в метку! Тогда всё кончится.
Зачем, зачем, зачем?! Вопрос звенит в голове колокольным звоном, отражается от стенок черепа и усиливается многократно, и я уже не понимаю, где я и что я. Остаётся только метка и кинжал в моей руке. Хочу выбросить его, но не получается. Рука меня не слушается и продолжает сжимать рукоять. Значит, убью его, а потом себя. Потому что жить с этим не смогу.
Я подхожу к Рикардо, и он открывает глаза. Зачем ты на меня смотришь, ведь я уже почти смирилась и почти решилась? Зачем ты мучаешь меня?
Провожу ладонью по его щеке, и слёзы льются с новой силой. Брюнет на мгновение прижимается к ладони лицом, молча кивает и снова закрывает глаза.
— Прости меня, — прошу беззвучно, на голос сил не остаётся.
Бью кинжалом, целясь в метку, и затем вздрагиваю от плеснувшей крови. Рикардо дёргается и затихает. Я протягиваю пальцы к рукояти, чтобы вытащить клинок и покончить с собой, но в глазах темнеет, и я проваливаюсь в бесконечность.
Прихожу в себя от того, что Павел Ильясович трясёт меня за плечи.
— Очнись, очнись давай! Ты молодец, ты справилась, ну!
Подвывая, я пробую стереть слёзы с глаз, размазывая по щекам остатки туши. Хочется видеть хоть что-то, а не мутную пелену солёной воды.
— Ты молодец, ты справилась, теперь всё хорошо.
— А... он? — еле выдавливаю я, чуть кинув в сторону алтаря. Жертвенника. Или что это было.
— И с ним всё хорошо, — бодро заверяет меня начальник. Видя, что не убедил, машет рукой в сторону, подзывая кого-то. И тогда ко мне подходит Тимур. Или Рикардо? Сейчас я и сама не понимаю.
— Тимур, Тимур, — усмехается подошедший, словно услышав мои мысли. Или действительно услышав? Бариста приседает рядом со мной и ласково обнимает, а я реву теперь уже ему в плечо. — Ну не реви, вот он я, живой.
— Ааааыыыыыы! Не могууу!
— Ну тогда реви, — легко соглашает он.
Павел Ильясович хлопает нас по плечам, поднимается на ноги и уходит, а мы остаёмся сидеть вдвоём. Ревущая девчонка, которая не понимает, что именно она сейчас пережила, и обнимающий её брюнет, которого она убила своими руками несколько минут назад.
Через некоторое время Тимур мягко отстраняется и... начинает меня целовать. А затем стягивает с меня простыню, в которую я замоталась, словно в броню.
— Ты что? Разве сейчас время и вообще уместно? — шепчу я, когда наконец обретаю возможность говорить.
— Расслабься, детка, — его дыхание обжигает мне ухо. — Просто не думай об этом, не об уместности. Сосредоточься на ощущениях. На желаниях. Чего ты хочешь? Или — кого? Ты же хочешь — меня?
И я вдруг понимаю, что да, хочу. Прямо сейчас и прямо здесь. Не понимаю, как он это делает, но его слова — правда.
Тимур читает ответ на моем лице. Опрокидывает меня на спину прямо на пол и продолжает свои настойчивые ласки. И вот для меня уже мир сжимается до размера наших тел, а на моем прожигают дыры его руки и губы. А где-то внизу живота пульсируют жар и дрожь.