В камере мне разрезали веревки на руках и оставили одного.
Я вытер рукавом глаза и осмотрелся. Помещение, в которое я попал, было обычной комнатой, достаточно чистой и светлой. О том, что она используется в достаточно мрачных целях, говорило только отсутствие мебели и зарешеченное окно.
Я снял куртку, постелил ее на пол и сел, погрузившись в размышления.
Я попал. Причем попал по-крупному. Я боялся даже предположить, что за наказание придумает мне Совет. И Матушка... Как же я давно тебя не видел, госпожа Заффарель. Я представил смеющиеся мамины глаза, и захотелось выть от одиночества. О побеге я и не думал. Куда тут бежать, если каждый встречный эльф может прострелить мне, к примеру, ногу и доставить обратно.
Когда дверь открылась, на улице уже светало. Судя по всему, я ухитрился уснуть, и сейчас болело от холодного жесткого пола все тело.
Мне принесли завтрак, однако долго рассиживаться не дали - не прошло и получаса, как мы уже двинулись в сторону столицы.
Хранители шли под охраной, но не связанные, и беседовали с Вилом, так что я вздохнул свободно. Насколько это вообще было возможно. Как ни странно, собственная судьба меня почти не волновала. Жирный крест я на себе поставил давно.
***
Вот и столица. Сейчас я увижу мать. Я ждал и одновременно боялся этого момента. Однако был один эльф, которого я боялся больше матери - это отец. Умом я понимал, что уже не принадлежу Дому, но страх все равно сидел, свернувшись тугими кольцами, в животе.
Великий хаос, Заффарель была мудра и рассудительна, впрочем, она не за красивые глазки занимала место в Совете. Хотя ее глаза лазурного цвета, обрамленные длинными густыми ресницами, были воистину прекрасны.
К моему счастью и одновременно к сожалению, пред светлы очи матери я не предстал. Меня сразу же отвели в камеру, и я не успел даже моргнуть, как остался снова один. В камере пахло затхлостью и плесенью, свет едва пробивался из узенького окошка под потолком. Возле стены была брошена охапка соломы, надо признать, достаточно свежая. По соломе шныряли крысы, и я забился в дальний от них угол. Я всегда боялся крыс, даром, что не визжал от их вида, как девчонка.
Одна из тварей пробежала в паре сантиметров от моей руки, и я невольно отпрянул, схватившись за стену. Пальцы тут же нащупали царапину на камне. Царапина была ровной и соединялась с другими. Я обследовал сложившийся рисунок... и едва смог подавить рвущийся из груди крик - эта камера была моя! Я в ней уже сидел - тогда. Рисунок на камне был точной копией клейма на плече. Руки непроизвольно сжались в кулаки. Я злился. Я был в ярости, но только и мог, что стучать по толстым каменным стенам.
Как все же было мило с их стороны оставить это помещение специально для меня. Хорошо хоть, солома была свежая. По крайней мере, не четырехлетней давности.
Воспоминания нахлынули, захлестнули с головой, и я скорчился в своем углу, поджав колени и обхватив плечи руками. Окаянная память услужливо подсовывала все новые и новые моменты прошлого, и вот уже слезы-предатели расплываются пятнами по футболке, а я, чертыхаясь и матерясь, не могу их остановить. Сил хватает только на то, чтобы не орать и не выть, чтобы моего позора не слышала охрана.
Что меня стерегут, я не сомневался, я ведь был почти что национальным преступником, изменником, врагом народа. Как ни назови - суть одна.